Маневин отложил трубку.

– Прохора и Любу упокоили там, где лежат предки Алексея Константиновича. Миусское кладбище находится не за городом, а на Сущевском Валу. Скатайся туда, осмотрись, может, изменишь психологический портрет Маргариты. Если погост уже закрыт, скажи охраннику: «Меня прислал Геннадий Харитонович Иголкин», и тебя без проблем пропустят.

– Хорошо, – согласилась я, – спасибо за помощь. Так какую новость ты хотел рассказать?

Маневин заерзал.

– Только не волнуйся.

Я взяла из вазочки очередное пирожное.

– Говори уже, наконец, не тяни!

– Зоя Игнатьевна выходит замуж.

Я уронила пирожное в кофе.

– Что?

Феликс засуетился.

– Не нервничай! Да, бабушка собралась связать себя узами брака. Новость хорошая, Зоя Игнатьевна будет воспитывать мужа и слегка отвлечется от дрессировки остальных родственников.

– Обалдеть! – по-детски отреагировала я и схватилась за латте. – Кто счастливый избранник?

– Вот это самая интригующая часть известия, – усмехнулся профессор. – Твой отец.

Я поперхнулась.

– Феликс! Мой родной папа давно умер [6] , я же рассказывала тебе свою биографию. Меня воспитывала бабушка, правду о родителях я узнала не так давно.

– Прости, я неправильно выразился, – смутился профессор, – я имел в виду Петра Андреевича.

Я разинула рот, да так и осталась сидеть, пытаясь переварить сногсшибательную новость.

Я уже говорила, что мы с Феликсом не испытывали особого желания идти в загс под марш Мендельсона [7] , собирались без шумного фейерверка шлепнуть в паспорта штамп и уехать отдыхать. Но Зоя Игнатьевна вознегодовала, начала грызть мозг Глории и нам. Дабы сохранить семейное спокойствие, пришлось готовить церемонию, на которую бабушка Феликса позвала нужных ей людей. Бракосочетание внука ректора института проблем человеческого воспитания должно протекать по всем правилам, с соблюдением традиций. Зоя Игнатьевна пожелала устроить образцовое мероприятие. Она задумала главное светское событие года и надеется увидеть у входа в ресторан орду папарацци. Зачем старухе нужен вселенский шум? Ответ проще некуда: институт, который принадлежит Зое Игнатьевне, – коммерческое предприятие, и чем чаще его название мелькает в прессе, тем больше приток людей, желающих узнать, как правильно одеваться, должным образом вести себя за столом и на разных мероприятиях, овладеть наукой успешных переговоров. Наша с Феликсом свадьба – это реклама ее учебного заведения.

Но случилась незадача. Невесту к увитой цветами арке, возле которой мается в ожидании жених, обязан вести отец, а у меня его нет. Узнав, что я просто пройду с Феликсом без торжественного шествия под руку с родителем мимо шеренги аплодирующих гостей, Зоя Игнатьевна схватилась за сердце. Но в агентстве «Стрела Амура» живо решили проблему – у Маргариты и Эвелины есть на такой случай несколько актеров, изображающих фальшивых отцов. Мне они посоветовали господина Бухтина. Чтобы эрзац-папаша с блеском исполнил свою роль и не вызвал подозрений у собравшихся, ему следовало пожить несколько дней у меня в доме, узнать «доченьку» получше. Снявши голову, по волосам не плачут, и я согласилась на пребывание в Ложкине Петра Андреевича. Он угнездился в особняке и за короткий срок ухитрился понравиться всем… кроме меня. Даже Феликс с удовольствием беседует с лицедеем.

И вот потрясающее известие – Зоя Игнатьевна и мой фальшпапа решили пожениться.

– Я сам растерялся, когда бабушка сегодня объявила о помолвке, – вздохнул Маневин. – И… э… ну…

Я махнула рукой.

– Договаривай до конца, навряд ли что-то поразит меня больше, чем уже услышанное.

– Бабушка хочет отложить наше бракосочетание на две недели, чтобы успеть купить себе подвенечное платье, – пробормотал Маневин.

Я чуть не свалилась со стула.

– Зоя Игнатьевна собралась присутствовать на свадьбе внука в образе счастливой невесты?

– Ну… э… она… – замямлил Феликс. – В общем, речь идет о парном мероприятии. То есть мы вступим в брак в один день. Такие праздники – большая редкость, в ресторан прикатит все телевидение. Только не нервничай!

Я наконец выдохнула. Свадьба отложится на пару недель, а потом две пары в ритме кадрили поскачут в загс?

– Скажи хоть что-нибудь! – взмолился Маневин. – Это не моя идея!

– Все хорошо, – отмерла я, – но есть встречное предложение. Мопсы Роза, Киса и собака Афина станут моими подружками. А вот ворона Гектора и кота Фолодю оставим дома – первый будет ругаться, второй же не умеет себя правильно вести в высоком обществе, еще, не дай бог, написает Зое Игнатьевне на фату.

Глава 22

В конторе кладбища мне подробно объяснили, где находится захоронение Ермаковых. Я прошла по дорожкам в удаленную часть погоста и увидела большой участок земли, окруженный облупившейся оградкой. Слева высился небольшой памятник, установленный, похоже, в незапамятные времена, на нем было несколько надписей. В могилах упокоились дед, бабушка, отец и мать Алексея Константиновича. И было видно, что сейчас к списку хотят добавить еще чье-то имя, на камне начали выбивать новую надпись, пока что появились лишь буквы «Ерм». Слева был еще один холмик, на нем высился покосившийся деревянный крест без таблички. Я поняла, что могилы давно никто не навещал. Правда, на участке не вырос бурьян, там зеленела трава, но сам камень давным-давно следовало помыть и заново позолотить надписи. И уж совсем убого выглядел чей-то последний приют справа. Вероятно, там и лежали Прохор с Любой.

Мне показалось, что на аккуратно постриженном газоне лежит упавшая с креста табличка, я присела и начала шарить по земле руками.

– Мастер еще не приходил, – сказал кто-то сбоку.

Я выпрямилась и увидела немолодую женщину, одетую в форменную куртку с надписью «Миусское кладбище».

– Вы скульптор? – полюбопытствовала незнакомка. – Ждете нашего резчика? А он, знаете ли, заболел.

Я улыбнулась.

– Работаю вместе с Геннадием Харитоновичем Иголкиным, он попросил посетить могилу Ермакова.

– Знаем Иголкина, – кивнула смотрительница, усаживаясь на одну из скамеек на аллее, – ученый человек, про нас книгу написал, меня там упомянул, как представительницу династии. Ведь наша семья на Миуссах пропасть лет работает. Еще прапрапрадедушка мой за могилками следил. А теперь вот я, меня Евдокия Гавриловна зовут, порядок навожу.

– К Ермаковым никто не приходит, – вздохнула я.

Евдокия Гавриловна подхватила.

– И не говорите! Давно они не нужны были Надьке. Вот Алексей Константинович всегда раз в месяц, несмотря на занятость, заезжал. Леша очень родителей любил, бабушку с дедушкой почитал. В Бога не верил, но в храм заходил, службу заказывал. На дни рождения и кончины родных красивые корзины цветов ставил, родительские субботы соблюдал. На Новый год елку с игрушками, вон там, где новая могилка, втыкал. А жена ему неродственная досталась, редко сюда с мужем приезжала. А когда являлась, сядет на лавочку, губы подожмет и молчит. То ли не нравилось ей к свекру со свекровью наведываться, то ли она по жизни бука.

Евдокия Гавриловна сложила руки на коленях.

– А потом Леша перестал появляться. На день рождения матери я его не видела и все голову ломала: что случилось? Время текло, Алексея все нет и нет. Иногда подойду к оградке Ермаковых, гляну на безобразие на их участке, и аж сердце переворачивается. Через год не выдержала, бодылья повырывала, цветочки воткнула. Мне потом в ночь папенька приснился, сказал: «Правильно, доча, поступила, поговори с женой Ермакова». Я в конторе домашний телефон Леши взяла и позвонила. Надежда подошла, услышала, кто я, и вежливо объяснила: «Алексей Константинович прошлым летом на рыбалке утонул. Тело не нашли, мужа пока умершим не признали. Я надеюсь, что он жив, поэтому на кладбище не хожу. Спасибо за беспокойство, более никогда мне не звоните!»